|
●
Как Н.И.Либан с шаманом на Алтае повстречался
5 декабря на 98-м году жизни ушел из жизни известный филолог, один из
старейших преподавателей Московского университета Николай Иванович Либан.
У него были сотни учеников - дальних и близких. Много поколений
гуманитариев "прошли" через Либана. Лев Анненский хорошо сказал о нем: "Либан
- это крайне важно. Он умел руку ставить".
Ниже мы приводим фрагмент из "пяти разговоров с Н.И.Либаном",
опубликованных в одной из книг трехтомника воспоминаний выпускников
филологического факультета 1953-1958 гг. "Время, оставшееся с нами" (М.,
2004), выпущенного к 250-летию Московского университета.
- Я вот вам расскажу, как с шаманом на Алтае повстречался. Когда я уже
окончил школу и нас никуда не принимали. Нужно было странствовать...
- Почему нужно было странствовать?
- Тянуло.
- Я и Саша Каменский, товарищ, с которым мы вместе играли в футбол, и
Игорь Константинов, ученик Варвары Сергеевны Смирновой, - мы обратились
к академику Ферсману, Евгению Федоровичу...
- Просто с улицы пришли и обратились?
- Ну, конечно, пришли и сказали, что нам очень хочется путешествовать -
нас привлекает Алтай. Он говорит: "Вот и хорошо. Я как раз тоже начал
заниматься Алтаем. А что вы можете делать?" Наглость наша была
беспредельна: мы сказали: "Все!"
- "Ну, например, что - все?" Я говорю,
что могу описать: нравы, обычаи, уклад, флору, фауну. А Каменский мог
все вычертить, любил карты: "Могу сделать картографические наброски".
Евгений Федорович говорит: "Это очень важно". Игорь сказал, что может
рисовать (у него отец был художником-декоратором Большого театра, и он
тоже рисовал профессионально). Ферсман говорит: "Ну, прекрасно, больше
ничего и не нужно. Вы получите туристические направления, мы вас
финансируем немного, настолько, чтобы вам хватило на жизнь; дадим вам
сухой паек, крупы, масло - все, что вам нужно, я вас направляю в Главное
туристическое управление. Если особенно будет тяжело, откуда-нибудь
телеграфируйте".
Вот мы и взяли билеты до Новосибирска, а оттуда до
Улалы ехали на таратайках. А здесь нам сказали: "Все. Теперь только
верхами". В туристическом бюро нам дали проводника, четырех лошадей и
два битюга. Так мы поехали через тайгу.
- Без всяких навыков? Первый раз в жизни? Боже, как страшно.
-
Каких навыков? Да, первый раз в жизни. У нас же был замечательный
проводник, Аполлон Табакаев. Он когда-то был проводником Кожевникова,
знаменитого алтаеведа. Что там страшного, когда такой проводник? Он
всюду проведет: там же есть тропы. Тайга страшна для того, кто не знает
ее! Тогда ты погиб. А проводник - все знает. Как-то мне Табакаев
говорит: "Хочешь, я проведу тебя через Китайскую границу?" Я говорю: "А
зачем мне?!" - "В Китай попадешь". Я говорю: "Нет, не хочу в Китай". -
"Не хочешь, не надо".
- Как же вы с шаманом встретились?
-
Все вам шаман да шаман!.. В тайге надо было осваиваться. И не только в
тайге. Тайга - это лес. Но ведь нужно было осваиваться и с людьми.
Ночевали в тайге. А в тайге чем хорошо? Ночью хо-о-олод-но! Да и вообще
опасно в каком-то смысле: там все-таки зверье есть.
-
Так что костер разводишь, и один у костра дежурит, всю ночь, а на смену
ему другой - первый ложится спать. А чем не хорошо-то! Очень холодно. У
костра лежишь, пузо греешь, а спина и все прочее так мерзнет'
Невыносимо. Ну, перевернешься. Я так однажды перевернулся и сгорел, то
есть у меня пальто загорелось и от хлястика до низу прогорело. Ну, тут
уж другие почувствовали запах гари, вскочили, стали меня катать по
земле, чтобы погасить. А в конце экспедиции., что мне делать с этим
пальто, в Москву так ехать? На рынок! Тогда было плохо с ширпотребом,
все бросились на это пальто. Я говорю "Да, что вы, оно дефектное".
"Ничего, - говорят, что дефектное". А когда увидели... Стали
по-народному говорить, чего нет: "Оно, - говорят, - безж...пое!"
- Это можно в интервью оставить?
-
А почему нет? Так пришлось за бесценок и отдать, ничего не поделаешь.
- Простите, Николай Иванович, что забегаю вперед, а ваши исследования
опубликовали?
-
Да, в каких-то географических журналах в 30-х годах. Это не
исследования, а очерки... А вот когда мы через тайгу прошли, попали в
алтайские деревни, алтайские поселения.
Айроты, жители Алтая, -
совершенно замечательный народ. Такие маленькие, одно плохо, что они
все больные были, у них был туберкулез и бытовой сифилис. Ну, я это
знал, конечно, поэтому у меня был с собой спирт. Наберешь в рот спирту,
держишь его.. А у них такой обычай: ты входишь в чум - он тебе сейчас же
трубку в рот дает - они же все "куряки", и мужчины, и женщины. А нельзя
не принять трубку - это оскорбление, уж тогда ты ничего не узнаешь. А
если ты взял, закурил - это уж "трубка мира". Так это хорошо и так
интересно! Ну, я подружился со многими из них.
Одна айротка ко мне очень
хорошо относилась - такая милая старуха. Говорила: "Я тебя накормлю". У
них посередине чума огонь, который все время горит. И вся жизнь
сосредотачивается около этого костра. Я ей: "А что ты мне дашь?" -
"Увидишь, увидишь". Она взяла миску, плюнула в нее несколько раз, своим
подолом протерла, насыпала туда ячменной муки, плеснула водички,
замешала, юбку свою подняла и на своей ляжке из теста выбивала лепешку,
и я вижу, как катышки грязи сбиваются вместе с тестом, а нога делается
все чище и чище...
Айроты вообще ведь не моются. Они считают, что мыться
- это грех: смывают с себя счастье жизни.
- А как же Вы съели-то эту лепешку?!
-
... А она, выбив, повесила эту лепешку на гвоздик, висящий над огнем
(она должна была высохнуть и запечься). А что, не есть? Конечно, ел,
облизывался и говорил: "Якши, якши" (хорошо, хорошо). Они ко мне очень
хорошо относились, и я к ним очень хорошо относился. Вот в этой семье я
и познакомился с шаманом. Уже полгода прошло. Мои спутники уехали. А мне
казалось, самое интересное только начинается. То есть этнографический
вкус развивался необыкновенно сильно. А я знал, что будет камлание. А
что такое камлание, вы знаете? Это кровавое жертвоприношение. Это только
в книгах можно прочитать - я это видел в натуре.
- Кого приносили в жертву?
-
Лошадь. Я очень просил хозяина взять меня с собой на камлание. Он
отвечал: "Нельзя". "Упроси шамана, - говорил я, - я тебе отдам все, что
у меня есть, все отдам, упроси!" Они поспорили со старухой, которая все
что-то лопотала хозяину. А у них, как у всех монголоидов, лица
совершенно каменные: никогда не поймешь - смеется он или плачет, хорошо
это или плохо, молчит и все. Потом как-то раз пришел к вечеру уже и
говорит: "Шаман сказал: "Якши"". Я говорю: "Да, я тебя расцелую!" - "Не
надо"... А через два дня шаман пришел в чум. Входит человек монгольского
вида, сколько лет ему, трудно сказать: сорок или пятьдесят, или
шестьдесят, - они все поначалу для меня были на одно лицо и "на один
возраст". Я ему поклонился до пояса. Он улыбнулся и совершенно
правильным русским языком говорит: "Что, молодой человек, хочешь
посмотреть или помолиться с нами на камлании?" Я говорю: "И то, и
другое". - "Но ты ведь безбожник?". Я говорю: "Да". - "Но ведь это
плохо"...
- А почему вы сказали "Да"?
-
А потому что я был таким!
- В юности вы были вообще безбожником?!
-
Конечно!.. (С горячностъю) Кто кого записывает?
- Я - вас.
- ..."Это плохо, - говорит шаман, - Но это ведь у тебя от глупости". Я
спрашиваю: "Почему?" - "Потому что ты ничего не знаешь". - "То есть как
я ничего не знаю?" - "Так. Ну, что ты знаешь?" - "Я много знаю." - "Ну,
скажи мне, "Пролегомены" кто написал?" Я говорю: "Что-о-о?" -
""Пролегомены", слыхал такое слово?" Я говорю: "Кант". - "А! Значит,
знаешь, кто такой Кант, - говорит шаман, - а можешь изложить, что он там
написал?" А я балдею буквально. В этой глуши вдруг появляется шаман,
который "Пролегомены" читал! А Шаман продолжает: "Ты слышал такое имя
Гегель?" Ну, я говорю: "Еще бы, конечно". Шаман спрашивает: "А что ты
его читал?" -"Лекции". - "А что он писал о душе?" Я отвечаю: "Он ничего
не писал о душе". Шаман возражает: "Нет, невежественный юноша: он писал,
только ты не читал! Ты глуп и мне спорить с тобой бессмысленно, потому
что я владею многим, а ты ничем не владеешь. Я имею власть над собой...
и над тобой". Я спрашиваю: "Что это значит?" Шаман говорит: "Ты видишь
мою руку?" - "Вижу" - "А вот этот нож ты видишь? Так смотри!" Со всего
размаху он бьет ножом свою руку: вот здесь, и здесь, и здесь. И я вижу,
что острие ножа, проткнув ладонь, уперлось в стол. "А кровь видишь?" Я
говорю: "И кровь вижу". Шаман поднял ладонь, облизал ее с двух сторон.
"А теперь ты видишь кровь?" -"Нет, не вижу". "Это значит, - говорит
шаман, - я владею собой. Клади свою руку!" Я воскликнул: "Зачем?" - "Я
тебе дам нож, и ты ударишь". Я говорю: "Нет. Я не хочу". - "Потому что
ты не веришь, - говорит шаман, - и ты вообще ничему не веришь. Но ты
хорошо сделал, что к нам приехал: ты многое увидишь... До свидания,
юноша". Я поклонился ему в пояс. Он даже не обернулся... Это еще не все,
вы еще не были на камлании вместе со мной! Но это рассказ не пяти минут,
приезжайте в следующий раз...
[Был уже поздний вечер, и я заторопилась уезжать. А несколько дней
спустя после интервью Николай Иванович неожиданно тяжело заболел. Но
через месяц, верный своим обещаниям, нашел в себе, силы закончить
рассказ о камлании.]
-
Это совсем не все! Камлание только начинается! Из европейцев единицы
присутствовали на камлании! Именно тогда, когда я начал вам рассказывать
об этом интереснейшем событии, вместившем в себя весь драматизм жизни
людей другой цивилизации, вам нужно было уехать. И поезд ваш ушел. И в
некотором смысле ушел навсегда. Потому что воспроизвести то, что один
раз почувствовал, второй раз очень трудно: для этого нужна и
соответствующая обстановка, и соответствующий настрой, и соответствующее
здоровье. Ни того, ни другого, ни третьего у меня сейчас нет. Нет..
Я
только могу изложить те факты, которые как-то запечатлелись в моем
сознании. После моего свидания с шаманом были для меня мучительные дни
раздумья - разрешит ли шаман мне присутствовать на камлании: я несколько
раз смотрел на своего хозяина, не говоря ни слова, но взгляд мой был
вопросительным. И он отворачивал от меня свое лицо.
Однажды вечером,
когда он возвращался, я подошел к нему якобы с тем, чтобы взять у него
трубку: это обычай всех айротов - они все курят, не выпуская изо рта
трубку. И в знак приветствия и дружбы он обычно дает свою трубку тебе в
рот. И ты должен курить. В противном случае никакого контакта не будет.
Боже упаси показать, что ты брезгуешь или пренебрегаешь, - ничего этого
не должно быть. Я взял трубку. Он на меня посмотрел и говорит:
-
"Согласился". Я понял, что шаман разрешил мне присутствовать на
камлании. Для меня это была большая радость!
-
Вообще-то говоря, я ведь не этнограф. Мои путешествия по Алтаю да и по
другим частям страны носят чисто дилетантско-познавательный характер.
Если бы я был географ, я бы, наверное, из этого материала сделал очень
многое, но это совсем иная область... это не география, это -
этнография, наука, совершенно потерявшая популярность в наше время,
народоведение, страноведение - такие термины, на мой взгляд, даже выпали
из нашего обихода, нашего лексикона... Но как бы то ни было, мне было
разрешено присутствовать на камлании.
И однажды днем хозяин мне сказал:
"Собирайся!" Что значит собираться? Мне дали лошадь - это замечательные
алтайские лошаденки. Они небольшие, очень добрые, покладистые,
выносливые и бегут иноходью: особый лошадиный шаг - мягкий шаг. На этой
лошадке сидишь в седле и не чувствуешь седла, потому что она ногами
переступает ритмично - у нее нет рывков. Мне дали хорошую лошадку. Я
взобрался на нее и только тогда заметил, что возле нашей юрты уже очень
много людей, сидящих на лошадях. Через несколько минут вся эта
кавалькада двинулась вперед.
Я затерялся в толпе таких же паломников,
как я, едущих на камлание. Ехали гуськом. Тихо. Почти никто не
разговаривал. Лошади шли мерно и красиво. Так продолжалось несколько
часов.
Надо сказать, что тайга имеет свою прелесть - прелесть
завораживающего леса. Это не наш русский лес: у нас-то все свое. А в
тайге это все чужое, огромное, давящее. Ты во власти тайги, лес твой
хозяин и твой господин. Тебе оттуда не выйти. Надо сказать, что ведь
никто в тайгу в одиночку и не ходит. Не только потому, что зверя боятся,
а потому, что не всегда надеются на свою ориентацию. А попасть в тайгу и
не выйти из нее - это значит погибнуть...
Несколько часов мы ехали так,
наконец ко мне подъехал мой хозяин и завязал мне глаза платком. "Ну,
думаю, началось! Тут они где-нибудь меня сбросят, а место неровное,
везде овраги, маленькие горные речушки, если один останешься - никогда
не выберешься". Ну, я слышал, что за мной ехали, впереди меня ехали, и
поэтому с завязанными глазами я также ехал, не скажу спокойно, но
совершенно равнодушно, как ехал бы и с открытым взором. Именно тогда,
когда мне надлежало открыть глаза, то есть снять платок, что сделал мой
хозяин, было уже поздно. Высоко стояла в небе луна, освещая
замечательную поляну. Я увидел очень-очень много лошадей и людей. Но
плато я еще не видел.
Утром мы опять тронулись в путь: еще примерно двое
суток езды. Наконец приехали в тайгу, где внутри леса, или тайги, как
угодно, - огромная площадка, или плато. Это был круг, впрочем, это я
условно обозначаю как круг, потому что мне он казался бесконечностью,
такой он великий. Вокруг него люди, сошедшие с лошадей. Лошади стояли в
стороне.
Наконец откуда-то вывели лошадь и стали ее гонять по корду, все
сильнее и сильней - она бежала быстрей и быстрей, ее били бичами, то
гикая, то всхлипывая, то выкрикивая. В конце концов, когда этот бег
превратился в какой-то вихрь, откуда-то четверо накинули на нее арканы -
на каждую ногу по аркану - и со всего маха ее разорвали, то есть
растянули. Лежа на спине и не в силах дергаться, потому что она была
натянута арканами как струной, она лежала ожидая своей участи. Подскочил
шаман. Он быстрым движением разрезал ей горло и от горла почти до паха
провел ножевой разрез, выхватив, в буквальном смысле слова оттуда
сердце.
Вынув дымящееся сердце из лошади, он его поднял высоко над
головой и, как бы показав всей толпе, несколько раз обошел лошадь, а
потом - ударив одной ногой о другую, а потом - ударив бубном о коленку,
а потом - ударив рукой о другую коленку, а потом - ударив бубном в
голову, а потом - начав бубном бить изо всех сил, все время держа
сердце, еще дымящееся, над головой, он стал совершать различные
ритуальные танцы. Ну, это я только потом понял, что это ритуальные
танцы. Тогда мне казалось, это какой-то вихрь.
Ничего подобного ни в
каком балете я никогда не видел и, наверное, не увижу, потому что все
было в вихре движения. Шаман носился как дикая птица опаленная. Он бил в
бубен, он плясал, он выкрикивал, он подскакивал, он опять поворачивался,
он, казалось, зачаровывал всех тех, кто был около него. В этом диком,
страшном танце была, казалось, вся жизнь этого странного маленького
народа, который называют айроты. Сейчас он был не маленький Сейчас здесь
было очень много величия и силы. Их вождь и их владыка, шаман, совершая
свой ритуальный танец, делал что-то страшное, ибо люди замерли, впились
в него глазами и не смели дышать. Так было почти час. А шаман все
плясал, все плясал, все плясал. Силы его, безусловно, истощались, потому
что шел уже третий час этой дикой пляски. Так мне казалось, что третий
час. Может быть, это было больше или меньше, я сейчас не могу себе
отдать отчет. Помню только одно, что затем, изнемогая, он упал, не
выпуская сердце из рук, лицо его исказилось, на губах его была белая
пена, он держал по-прежнему сердце высоко над головой. Вся толпа
замерла.
И только потом, один за другим, айроты подползали к нему,
касаясь его рукой и желая услышать то слово, которое он говорил. Это
что-то вроде пророчества, предсказания, определения. Конечно, я не
только не полез туда, я и не посмел, настолько все это было мистически
напряжено. И драматический накал, который там был, не сравнится ни с
одним спектаклем современного театра! А между тем айроты разделывали
лошадь. Откуда-то появились котлы, в которых варилась конина. И
сваренный кусок конины небольшими частями раздавался каждому
присутствующему на камлании. Люди устали от всего виденного и
пережитого. Они как бы подкрепились этой малой пищей и постепенно, один
за другим, садились верхами, тихой поступью покидали то место, где
недавно свершалось их великое действо обряда. Мой хозяин последовал их
примеру.
На третий день мы были дома, то есть в своей юрте, где можно
было выпить немного арачки, водки из ячменя, съесть лепешки, которые
изготовлялись из ячменной муки, и отдохнуть от виденного и пережитого.
Естественно, что все это не могло быть не замеченным молодым человеком,
который случайно попал в этнографическую стихию Но все дело в том, что
сама эта стихия заволакивает, завлекает, затягивает. Если есть камлание,
если есть провидение, предвидение, значит, есть еще что-то. И еще что-то
мне тоже показали. И это была Долина смерти. Но это уже совсем другой
сюжет. И для другого рассказа.
Что такое, в двух словах, Долина смерти?
-
Это место, где хоронили айрота. Клали в трясину и все. Чтобы посмотреть
на Долину, нужно было войти в нее по тропочке.
|
